— Выходит, что для вас она совсем ничего не значит, — сказала Лени, — и вовсе она не ваша возлюбленная.
— Но это так, — сказал К., — я от своих слов не отпираюсь.
— Ну, пусть она сейчас ваша возлюбленная, — сказала Лени, — но вы даже скучать по ней не будете, если потеряете ее или возьмете взамен другую.
— Конечно, — улыбнулся К., — и это возможно, но у нее перед вами огромное преимущество: она ничего не знает о моем процессе, а если бы и знала — не думала бы о нем. И она никогда не стала бы уговаривать меня сдаться, пойти на уступки.
— Ну, это еще не преимущество, — сказала Лени, — и если других преимуществ у нее нет, я надежды не теряю. А есть у нее какие-нибудь физические недостатки?
— Физические недостатки? — переспросил К.
— Да, — сказала Лени. — У меня, например, есть небольшой физический недостаток, вот посмотрите.
Она растопырила средний и безымянный пальцы правой руки — кожица между ними заросла почти до верхнего сустава коротеньких пальцев. В полутьме К. не сразу заметил, что она хочет показать, и, взяв его руку, она дала ему ощупать свои пальцы.
— Какая игра природы! — сказал К. и, оглядев всю руку, добавил: — Какая миленькая лапка!
Лени с некоторой гордостью смотрела на К. — он вновь и вновь в удивлении разводил и сводил оба ее пальца, потом бегло поцеловал их и отпустил.
— О-о! — крикнула она. — Вы меня поцеловали! Приоткрыв рот, она поспешно встала коленками на его колени. К. совсем растерялся, она очутилась так близко, что он почувствовал ее запах, горький и терпкий, как перец. Она прижала к себе его голову, наклонилась над ней и стала целовать и кусать его шею, даже волосы на затылке.
— Вы меня берете взамен той! — воскликнула она между поцелуями. — Вот видите, вы берете меня взамен!
Тут ее колено соскользнуло, и, вскрикнув, она чуть не упала на ковер. К. обхватил ее, пытаясь удержать, но она потянула его за собой.
— Теперь ты мой! — сказала она.
— Вот тебе ключ от дома, приходи когда захочешь, — были ее последние слова, и поцелуй на лету коснулся его спины, когда он уходил.
Выйдя за ворота дома, он попал под мелкий дождик, хотел шагнуть на мостовую, чтобы увидеть Лени хотя бы в окне, но тут из автомобиля, стоявшего у ворот, — К. по рассеянности его не заметил, — выскочил дядя, схватил его за плечи и притиснул к воротам, словно хотел пригвоздить на месте.
— Ах, мальчик, мальчик! — крикнул он. — Что ты натворил! Дело уже было на мази, а теперь ты страшно навредил себе. Забрался куда-то с этой маленькой грязной тварью — ведь она наверняка любовница адвоката! — проторчал там Бог знает сколько времени и даже никакого предлога не придумал, ничего не утаил, так открыто, при всех побежал к ней, да там и остался. А мы сидим все трое — твой дядя, который для тебя же старается, адвокат, которого надо перетянуть на твою сторону, а главное, сам директор канцелярии, большой человек, ведь на этой стадии твое дело целиком в его руках. Хотим обсудить, как тебе помочь, я должен осторожно обработать адвоката, он — директора канцелярии, неужели ты не понимаешь, что у тебя были все основания как-то прийти мне на помощь? А вместо этого ты удираешь! Тут уж ничего нельзя скрыть; хорошо, что они люди вежливые, воспитанные, ни слова не сказали, но в конце концов им тоже стало невмоготу. Говорить они об этом не стали, пришлось сидеть и молчать. Вот мы и сидим и молчим, ждем, когда же ты явишься. Но все напрасно. Наконец директор канцелярии встает — он и так уж просидел много дольше, чем собирался, — прощается со мной и явно жалеет меня, хотя ничем помочь не может, ждет с самой невероятной любезностью еще немного у дверей и только потом уходит. Разумеется, я был счастлив, когда он ушел, мне уже и дышать было нечем. А на больного адвоката все это так подействовало, что он, добрый человек, ни слова сказать не мог, когда я с ним прощался. И наверно, ты больше всех виноват в том, что он совсем погибает, ты ускоряешь смерть человека, от которого сам зависишь. А меня, своего дядю, ты бросил тут под дождем — пощупай, я весь промок, — столько часов ждать и мучиться от беспокойства!
(Когда они вышли из театра, моросил дождь. К. уже был уставшим и от пьесы, и от плохой постановки, но вконец подавленным почувствовал себя, вспомнив, что предстоит поселить у себя дядю. Как раз сегодня для него было так важно поговорить с фр. Б.; может быть, он все-таки нашел бы возможность с нею встретиться, но в компании с дядей это было совершенно исключено. Правда, был еще ночной поезд, на котором дядя мог бы уехать, однако представлялось совершенно невероятным, чтобы удалось склонить дядю к отъезду сегодня, его так занимал процесс К. Все-таки К. сделал такую попытку, не ожидая слишком многого.
— Боюсь, дядя, — сказал он, — в ближайшее время мне действительно потребуется твоя помощь. Пока я по-настоящему не понимаю, в каком направлении, но потребуется непременно.
— Можешь на меня рассчитывать, — сказал дядя. — Я же все время только о том и думаю, как тебе помочь.
— Ты все тот же, — сказал К. — Боюсь только, тетя рассердится на меня, если в скором времени я еще раз попрошу тебя приехать в город.
— Твое дело важнее, чем такого рода неприятности.
— Не могу с этим согласиться, — сказал К. — Но как бы то ни было, без нужды я не хочу отнимать тебя у тети. В самые ближайшие дни ты мне определенно понадобишься, а пока ты не хотел бы поехать домой?
— Завтра?
— Да, завтра, — сказал К. — Или, пожалуй, сегодня, ночным поездом, это самое удобное.)